Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

— Лора, есть какие-то предположения, почему она это сделала?

— Ни малейших. Единственное, что я знаю… — голос у нее надломился, — что она лежала в луже крови на этом чертовом полу.

Она больше не могла себя сдерживать и разрыдалась, не в силах вымолвить ни слова.

— Прошу прощения, мисс Кастельяно, — раздался знакомый голос.

Оба не заметили, как появился декан Холмс.

— Сэр, это Лора нашла тело… Думаю, вы понимаете… — объяснил Барни.

— Разумеется, — ответил тот, а девушка усилием воли попыталась взять себя в руки. — Элисон была талантливая студентка. По всей видимости, она не была склонна к доверительным разговорам с подругами, но, насколько мне известно, с вами она была ближе других, Лора. Я надеюсь, что вы нам поможете. Может быть, спустимся в буфет и чего-нибудь попьем?

Лора подняла на него глаза. Удивительно, но лицо профессора не отражало никаких эмоций. Быть может, умение скрывать свои чувства тоже часть медицинской профессии?

— Можно мне с вами пойти? — попросился Барни, зная, что Лоре сейчас нужна поддержка.

— Конечно, Ливингстон. Кто знает, вдруг вы поможете пролить свет на этот злополучный инцидент.

Они устроились в буфете, не зажигая света — полумрак вполне соответствовал печальному поводу, — и взяли себе чаю из автомата. Кто-то из помощников принес декану пухлую папку с личным делом Элисон Редмонд.

Тот отпил чаю и начал свой допрос:

— Лора, вы ничего не замечали необычного в поведении Элисон?

Девушка пожала плечами:

— Я только знаю, что она на редкость серьезно относилась к занятиям. Сидела не разгибаясь. Как исступленная.

— Нет, я говорю о каких-нибудь отклонениях. Резкая смена настроения, причуды — что-нибудь в этом духе.

— Доктор Холмс, — снова начала Лора, — когда я говорю «исступленная», я как раз имею в виду отклонения. Учеба была для нее как навязчивая идея.

— Ах, навязчивая… — протянул декан, кажется довольный тем, что разговор хотя бы отчасти перешел в медицинскую плоскость.

— Если позволите, — добавил Барни, — она была необычайно честолюбива. Нам, конечно, всем это свойственно в той или иной степени, но она была просто как раскаленный паровоз, готовый вот-вот взорваться. Непременно должна была быть впереди всех.

Барни замолчал, пытаясь уловить реакцию декана на свою реплику.

— Ливингстон, а нельзя ли поконкретнее?

— Ну, например, в анатомичке мы с ней сначала работали за одним столом. Но стоило ей узнать, что Сет Лазарус лучше управляется со скальпелем, как она мигом уговорила профессора Лубара пересадить ее за тот стол. Понимаете? Она считала своим долгом быть лучше всех. Мое предположение: Элисон поставила себе слишком высокую планку, а когда обнаружилось, что держать ее не удастся, сломалась.

Декан немного помолчал, пристально изучая Барни.

— А она и была лучше всех.

— Да? — удивился Барни.

Декан Холмс достал из папки несколько листков.

— Вот ее оценки, этим все сказано. Она лучше всех успевала по всем дисциплинам. Даже Пфайфер с его фантастической требовательностью поставил ей девяносто девять — между прочим, впервые в жизни!

«Черт побери! — подумал Барни. — Так вот кто возглавлял список по биохимии!»

— Лора, а романов у нее не было?

— Нет, — с легкой запинкой ответила та, судорожно соображая, каких еще подробностей от нее ждут. — Если честно, мне кажется, она побаивалась мужчин. По-моему, ее напористость была обратной стороной фобии, если я правильно употребляю этот термин. Мне кажется, она думала, что ее превосходство над мужчинами в учебе заставит их держаться на расстоянии.

Холмс кивнул:

— Интересная гипотеза. Посмотрим, что на это скажет ее психиатр. Она регулярно ходила к кому-то из психотерапевтов в студенческой поликлинике.

От дверей буфета донесся громкий шепот:

— Декан Холмс, можно вас на минуту?

Тот мотнул седой головой и, извинившись перед Лорой и Барни, вышел.

Они остались ждать в темноте.

— Господи, я чувствую себя полным мерзавцем! — признался Барни.

— Барни, — возразила Лора, — мы с тобой говорили одно и то же. Откуда нам было знать, что она училась лучше всех? Она ведь была такая скрытная…

Декан вернулся с общей тетрадкой в руках. На обложке красовалась эмблема факультета.

Он не стал садиться, а только произнес:

— Спасибо. Вы нам очень помогли.

Стало ясно, что они больше не нужны. Но Барни не мог уйти, не докопавшись до истины.

— Декан Холмс, можно спросить, что выяснилось?

— Ливингстон, это информация не для общего пользования.

Тот стал настаивать:

— Сэр, две минуты назад мы втроем вели беседу «не для общего пользования». Тогда вы нам доверяли, а теперь, стало быть, нет?

— Тут ты прав, Ливингстон. По правде сказать, если бы не наш разговор, я бы вряд ли додумался, что означает ее писанина.

— Писанина?

— Вот, взгляни. — Декан протянул ему тетрадь. — Последние десять страниц.

Лора перегнулась Барни через плечо и тоже стала читать.

Строчка за строчкой, страница за страницей повторялись два слова:

«Меня догоняют. Меня догоняют. Меня догоняют…»

У Барни в мозгу билась одна мысль: как получилось, что это настроение проглядел ее психотерапевт? Чем он занимался на сеансах? Ногти полировал?

Лора выразила свои мысли вслух:

— Я должна была заметить! Мы же с ней много разговаривали! Как я могла не видеть, что у нее происходит сдвиг по фазе?

— Ну что вы, Лора, — мягко возразил декан, — вы же не могли предвидеть, что ей в голову взбредет. Этого не смог предугадать даже опытный врач!

Барни вернул ему тетрадь, и декан грустно добавил, обращаясь скорее к самому себе:

— А теперь мне предстоит тяжелая задача поставить в известность родителей юной леди. — Он вздохнул. — Тяжелее этого не придумаешь. Можно сто лет быть врачом и так и не научиться спокойно реагировать на подобные несчастья.

Барни смотрел вслед медленно удаляющемуся декану и думал: «Впервые вижу, чтобы он потерял самообладание. Если он не может привыкнуть к профессиональным потрясениям, то кто тогда может?»

Следующей его мыслью было: каково сейчас психотерапевту Элисон? Что он чувствует? Вину? Поражение?

Тут он спросил себя: «Почему ты думаешь о чужих печалях? Пытаешься отгородиться от собственных эмоций?» — «Нет, — возразил он сам себе, — я переживаю за Элисон. И, как ни странно, жалею не о том, что не был ей более близким другом, а о том, что не был ее психиатром».